Екатерина, 45 - 18 июня 2010 02:57

И тут она быстро переменила тему разговора: «Проходи и садись, Сабуро. А теперь расскажи, что с тобой происходило в последнее время? Что случилось на Иводзиме? Мы ничего не слышали по радио, кроме того, что на Сайпане шли жестокие бои».

Я чуть не проглотил язык. Нам строжайше запретили рассказывать о том, что происходило на Иводзиме. Катастрофа, которая постигла нас, считалась строжайшим военным секретом. Поэтому никто, кроме военных, не должен был знать, что случилось там в действительности.

Я сразу перескочил на другое, начав рассказывать о новых перехватчиках, которые я испытывал. «Если у нас будет достаточное количество этих новых истребителей, мы сможем переломить ход войны. Они имеют потрясающую скорость, а их 4 пушки могут уничтожить в считанные секунды любой самолет». Впрочем, я понимал, что это не совсем так. Если будут продолжаться аварии на учебных аэродромах и курсанты будут разбиваться каждый день, к тому времени, когда начнутся воздушные бои, у нас останется слишком мало драгоценных новых самолетов.

Пролетели полчаса, а мы говорили о чем угодно, только не о том, что меня интересовало. Я искоса поглядывал на Хацуо, изучая ее профиль, следил, как она говорит, видел ее сияющие глаза. Я наслаждался движениями ее рук и ее походкой, любовался ямочками на щеках, которые появлялись, когда она улыбалась.

Я разговаривал с Хацуо, но при этом не обращал никакого внимания на ее слова. Я любил ее и желал высказать, что я чувствую. Я больше не хотел таить все это внутри себя. Более 2 месяцев назад, когда всего лишь минуты отделяли меня от вечности, когда Иводзима растаяла на горизонте и передо мной возникло лицо Хацуо, я поклялся, что если каким-то чудом останусь жив, то расскажу ей о своих чувствах.

А теперь… Я не мог! Ничего не изменилось. Я все еще пилот, хотя и получил офицерское звание. Я прекрасно знал, что мне придется снова участвовать в боях, и горящие «Зеро», сбитые пулеметами «Хеллкэтов», навсегда остались в моей памяти. Я знал, что сейчас все против меня, и в одной из ближайших битв я сам окажусь в истребителе, падающем за землю, корчась в пламени.

Но совершенно внезапно она прервала меня. «Сабуро, ты знаешь, что Фудзико-сан вышла замуж?»

Я об этом не подозревал. «Когда все закончилось, Фудзико-сан вышла за летчика. Летчика! Такого же, как ты», – подчеркнула Хацуо.

Я попытался было вставить словечко, но она продолжила: «Сабуро, почему ты до сих пор не женат? Ты больше не юноша, ведь тебе уже 27 лет. Ты кое-чего добился. Сейчас ты офицер. Ты должен взять себе жену».

«Но говорю тебе, Хацуо, я так и не встретил женщину, которую полюбил бы!» – запротестовал я.

«Ты не любил Фудзико-сан?»

Я не знал, что ответить. В воздухе повисла неловкая тишина. Хацуо прошлась по комнате и включила радио, настроившись на передачу симфонической музыки. Музыка помогла снять возникшую неловкость.

Она вернулась и снова села рядом со мной. Слегка улыбнулась. «Хорошо. Тогда мы порекомендуем тебе, Сабуро, несколько молодых женщин в твоем вкусе».

Хацуо заставила меня почувствовать себя неловко. Она не отворачивалась, а смотрела мне прямо в глаза. Я заволновался и пробовал сказать что-то, но сразу запнулся.

Тогда я быстро поднялся и подошел к окну, выглянув наружу. Прекрасные цветы исчезли, их заменили овощи. Многозначительная перемена.

«Есть много женщин, таких же красивых, как Фудзико-сан, Сабуро», – сказала Хацуо. Она подошла ко мне и остановилась прямо у меня за спиной.

«Хацуо! – крикнул я, стремительно поворачиваясь. – Я не желаю больше об этом говорить. Пожалуйста! – Мой взрыв удивил ее. – Мы говорили об этом много раз. Но ведь ничего не изменилось! Ничего! Я летчик, ты это понимаешь? Каждый раз, когда я взлетаю, существует опасность, что я больше не вернусь! Каждый раз! Раньше или позже это случится. Раньше или позже!»

Я был расстроен и смущен. Почему она в очередной раз говорит о женитьбе? Я ненавидел сам себя за то, что говорю, и я ненавидел себя за то, что не смею сказать о том, что чувствую.

Я постарался объяснить: «Сегодня любой пилот ждет, когда его убьют, Хацуо. Наше везение закончилось. Все наше умение теперь ничего не значит».

«Ты говоришь, как ребенок, Сабуро. – В ее глазах полыхнул гнев. Она говорила так тихо, что я едва различал ее слова. – Ты болтаешь сущий вздор и просто не понимаешь, что за чушь ты несешь. Ты совершенно не знаешь женское сердце».

В отчаянии она воздела руки. «Ты говоришь о полетах и о смерти, Сабуро! И не говоришь ни о чем другом. Ты не говоришь о жизни!»

Она отошла и резким движением выключила радио. Не замечая меня, Хацуо села за пианино и начала медленно перебирать клавиши.

Я онемел. Несколько минут я тупо смотрел в одну точку, не в силах произнести ни слова. Наконец я обрел голос. «Хацуо, я… я не знаю. Может быть, если… Это моя ошибка, но что я могу сделать, пока мы воюем? Почему ты всегда говоришь об этом?»

Я продолжал: «Мне достаточно видеть тебя здесь, в этом доме. Я хочу… Я не знаю… – Я замялся. – Все, что я знаю точно – я хочу быть уверен, что ты будешь жить долго и счастливо».

Она резко бросила пальцы на клавиши и повернулась. «Я не хочу жить долго! Зачем мне долгая жизнь, если… – она положила руку на сердце, – если здесь пусто. Никто из нас не будет жить вечно. Хотя бы это ты понимаешь, Сабуро?»

Ее гнев удивил меня. Она пылко произнесла: «Женщина может быть счастлива, только если живет с любимым мужчиной. Даже если это будет всего несколько дней».

Она опять раздраженно отвернулась, вымещая свой гнев на пианино. Я стоял, оцепенев, не понимая, что сейчас нужно говорить или делать.

• 
• 
•