Кошка, 41 - 20 декабря 2014 01:37

Когда сковырну я ненужную больше печать
С деливших пространство и время чугунных дверей,
Когда я уйду - интересно, я буду скучать
По снегу, летящему в свете ночных фонарей?
По давке метро, штукатурке облупленных стен,
По звуку журчания водопроводных систем,
По свойствам предметов, заполнивших мусорный бак,
По желтому взгляду больных и бездомных собак,
По детским садам, превращенным в публичный сортир,
По выбитым окнам забытых жильцами квартир?

Наверное, в мире, куда я однажды уйду,
Все будет так славно, что даже и думать не смей -
Без мата на стенах, заводов и "слава труду",
А также без разных умы искушающих змей.
Конечно, там радость немедленно вступит в права,
Конечно, там вечный пломбир, чистота, красота.

Но здесь среди мусорных куч вырастает трава,
И здесь злые дети добреют, лаская кота;
Мать сына прощает, забыв про побои и крик.
Конечно, здесь воды отравлены, климат жесток,
Но здесь, умирая в больнице, несчастный старик
Найдет под подушкой оставленный кем-то цветок,
Убийца, услышавший музыку, станет рыдать;
Накормят врага, а замерзшего пустят к огню.

Мне хочется верить, что там, где течет благодать,
Я все-таки память про это в себе сохраню.
Там радостным дням, ну конечно, не будет числа,
Там можно забыться. Но я забывать не хочу.

Нет больше богатства, чем вера в добро среди зла.
И лишь в темноте даже малую ценишь свечу.

© Kladbische

Френсису несколько лет за двадцать, он симпатичен и вечно пьян. Любит с иголочки одеваться, жаждет уехать за океан. Френсис не знает ни в чем границы: девочки, покер и алкоголь.
Френсис оказывается в больнице: недомоганье, одышка, боль.
Доктор оценивает цвет кожи, меряет пульс на запястье руки, слушает легкие, сердце тоже, смотрит на ногти и на белки. Доктор вздыхает: "Какая жалость!". Френсису ясно, он не дурак, в общем, недолго ему осталось - там то ли сифилис, то ли рак.
Месяца три, может, пять - не боле. Если на море - возможно, шесть. Скоро придется ему от боли что-нибудь вкалывать или есть. Френсис кивает, берет бумажку с мелко расписанною бедой. Доктор за дверью вздыхает тяжко - жаль пациента, такой молодой!

Вот и начало житейской драме. Лишь заплатив за визит врачу, Френсис с улыбкой приходит к маме: "Мама, я мир увидать хочу. Лоск городской надоел мне слишком, мне бы в Камбоджу, Вьетнам, Непал. Мам, ты же помнишь, еще мальчишкой о путешествиях я мечтал".
Мама седая, вздохнув украдкой, смотрит на Френсиса сквозь лорнет: "Милый, конечно же, все в порядке, ну, поезжай, почему бы нет! Я ежедневно молиться буду, Френсис, сынок ненаглядный мой, не забывай мне писать оттуда, и возвращайся скорей домой".
Дав обещание старой маме письма писать много-много лет, Френсис берет саквояж с вещами и на корабль берет билет. Матушка пусть не узнает горя, думает Френсис, на борт взойдя.
Время уходит. Корабль в море, над головой пелена дождя.
За океаном - навеки лето. Чтоб избежать суеты мирской, Френсис себе дом снимает где-то, где шум прибоя и бриз морской. Вот, вытирая виски от влаги, сев на веранде за стол-бюро, он достает чистый лист бумаги, также чернильницу и перо. Приступы боли скрутили снова. Ночью, видать, не заснет совсем. "Матушка, здравствуй. Жива? Здорова? Я как обычно - доволен всем".
Ночью от боли и впрямь не спится. Френсис, накинув халат, встает, снова пьет воду - и пишет письма, пишет на множество лет вперед. Про путешествия, горы, страны, встречи, разлуки и города, вкус молока, аромат шафрана. Просто и весело. Как всегда.
Матушка, письма читая, плачет, слезы по белым текут листам: "Френсис, родной, мой любимый мальчик, как хорошо, что ты счастлив там". Он от инъекций давно зависим, адская боль - покидать постель. Но ежедневно - по десять писем, десять историй на пять недель. Почерк неровный - от боли жуткой: "Мама, прости, нас трясет в пути!". Письма заканчивать нужно шуткой; "я здесь женился опять почти"!
На берегу океана волны ловят с текущий с небес муссон. Френсису больше не будет больно, Френсис глядит свой последний сон, в саван укутан, обряжен в робу. Пахнет сандал за его спиной. Местный священник читает гробу тихо напутствие в мир иной.
Смуглый слуга-азиат по средам, также по пятницам в два часа носит на почту конверты с бредом, сотни рассказов от мертвеца. А через год - никуда не деться, старость не радость, как говорят, мать умерла - прихватило сердце.
Годы идут. Много лет подряд письма плывут из-за океана, словно надежда еще жива.
В сумке несет почтальон исправно
от никого никому слова.
© Kladbische, 09-10 гг.

Мы в люди вылезли из панка, и потому не любим ложь. Мы пережили грипп "испанка" и заговор масонских лож. Мы за спиной не прячем фигу, а после залпа бьем стакан. Мы стали первыми индиго - последними из могикан.
Мы не застали лет застойных; мы знаем - свет поборет тьму; мы выросли на звездных войнах и добрых фильмах, потому - в конце историй "хэпи-энда" всегда без компромисса ждем. Мы любим старые "нинтендо", а также танцы под дождем.
Здесь каждый капельку наследник страны, где зло считалось злом. Мы поколение последних, кто собирал металлолом, бутылки и макулатуру не за бабло, а за "ура". Мы создавали масскультуру, узнав на вкус "Три топора".
Мы знаем, той эпохи дети, за что у деда ордена, и что не только в интернете бывает драка и война. Без эмо-пафосной печали мы рвали джинсы /punk not dead/, за это в челюсть получали и не боялись дать в ответ.
На горизонте ожидая армады алых парусов, мы, спайдермены и джедаи, не раз расстроили отцов, прервав налаженную схему "семья-работа"... Вот те на, мы можем плюнуть на систему, когда плюет на нас она!
...Смесь гипер-скорости и лени, цинизма-альтруизма смесь... Я знаю, круче поколений еще не появлялось здесь. Мы можем быть собой, мы верим своим предчувствиям и снам...
Эпоха закрывает двери. Как ни хотелось бы, но нам детьми не долго оставаться - не поворотишь время вспять. И власть имущие боятся, ведь нам уже за двадцать пять. За нас решать теперь непросто - мы забивать умеем болт! Чем можно испугать, серьезно, того, кто пережил дефолт, братков, три кризиса и смену всего - от веры до страны? Нас не подсадишь на измену, мы лишь себе теперь верны. Что будет дальше - неизвестно, узнаем через много лет. Но то, что будет интересно - поверьте мне, сомнений нет. Кто старше - бытом был затрахан, кто младше - выращен в Сети.

А мы идем вперед без страха, и нам открыты все пути.

© Kladbische

Муттер и Фатер гордятся Отто. Рост за два метра, глаза как сталь,
Тело, осанка, манеры -- что ты, впору сниматься у Риффеншталь.
Он побеждает на скачках конских, Вагнера темы поет на бис,
Даже стреляет по-македонски. Белая бестия, as it is.

Но каждую ночь
из тумана глядя
черными дырами мертвых глаз
Отто является фройлян Надя в платье сатиновом.

Был приказ --
Каждый изловленный партизайне должен висеть на суку. И вот,
Отто с улыбкой "Jedem das seine" пойманных русских к допросу ждет.
В двери Надежду впихнули грубо. Отто глядит на нее свысока.
Наде семнадцать, разбиты губы, кровь на сатине, в глазах тоска.
Делу, увы, не помочь слезами.
Слышно -- солдаты копают рвы.
Отто вздыхает -- йедем дас зайне. Милая фройлян, мне жаль, увы.

Вдруг исчезает тоска во взгляде, зал погрузился на миг во тьму.
Прыгнув, на Отто повисла Надя, в ухо гадюкой шипит ему:
"Что, офицер, не боишься мести? Нынче я стану твоей судьбой.
Мы теперь будем цузаммен, вместе. Слышишь? Отныне навек с тобой."

Надю за волосы тащат к вязу, в бабушкин, с детства знакомый, двор,
Где ожидает, к суку привязан, быстрый веревочный приговор.
"Шнапсу бы... Водки бы... Не иначе -- стопку с товарищем вечерком".
Отто стирает рукой дрожащей Надину кровь со щеки платком.

Водка ли, шнапс ли, исповедальня - все бесполезно. Опять в ночи
Надя из курской деревни дальней смотрит на Отто, а он молчит.
Наденька шепчет "Jedem das seine!". Отто хрипит, воздух ловит ртом.
Дойче овчарка глядит на хозяина, длинным виляет, скуля, хвостом.
Был же приказ и была задача... Йедем дас зайне. В окне рассвет
Надя уходит. А Отто плачет
Семьдесят долгих кошмарных лет.

© Kladbische, 31.05.11

У диска луны, как поганка, бледной,
легли девять звездных камней в навратну.
Мне Странник сказал: "У тебя последний,
единственный шанс повернуть обратно!
Единожды выпив из чаши знаний,
мы прежними, брат, никогда не станем.
И будет твой путь все страннЕй и стрАнней,
ты сменишь людей на иную стаю..."

Я встал на колени, и чуть робея,
из рук его принял с отваром кружку.
Я слышал, как в чаще играли феи,
забавно пища, тормоша друг дружку,
Листва стоголосая шелестела,
огонь ел дрова, как деликатесы...
И с каждым глотком проникала в тело
особая мудрость земли и леса.

На плечи мне падала неба милость,
И с прошлым навеки пришлось проститься,
Ведь с этого мига все изменилось:
Я стал понимать, что щебечут птицы;
Рисунки коры расплелись во фразы,
И красками ночь расцветила травы.
Я видел все тайные тропы сразу,
И троллей, и эльфов, и фей оравы,
Ходил по чащобам, где смертный не был,
Корону примерил из лунной стали.
Я стал необъятен, подобен небу,
И звезды глазами моими стали...

А Странник смотрел, как на своде чистом
Играла луна серебристым бликом.
Он трубку набил чабрецом душистым,
и мятой волшебной, и базиликом,
И рёк мне, клубы выпуская дыма:
"Пусть нас осуждают друзья и семьи,
Зато мы теперь не проходим мимо
Источников силы, дверей в Подземье.
Зато мы летаем быстрее ветра,
Зато мы всегда восстаем из праха!
Храни волшебство и запомни это,
И где бы ни шел ты -- иди без страха."


Когда истекли все часы и сроки,
Без сил и без мыслей на землю сел я...

О путник, читающий эти строки,
Не пей мед поэзии для веселья!
Не пей чашу мудрости, если гложет
Тебя рой сомнений. Не пей, серьезно!

Но если отважишься выпить, всё же,
Ты карту увидишь на небе звездном.
По ней и иди.

Есть сердца без фальши,
Их души -- бессмертны. Пути бескрайны,
Пути, по которым идешь всё дальше.

И мир открывает тебе все тайны.

© Kladbische

Его лицо - что древняя камея,
А поцелуй - на лбу моем печать.
Его шаги легки, но я умею
Из тысячи шагов их различать.
Свет станет тьмой, а небо станет адом,
Падут столпы, восстанет бесов рать,
А он придет - и просто встанет рядом,
И мне не страшно будет умирать.

Вы, кто хоть раз от смерти не воскресли,
Вам не понять, к чему я все веду.
Он вытрет слезы, буду плакать если,
И он поднимет, если упаду,
Собой закроет спину в пьяной драке...

Я знаю все. Ну, кроме одного -
Как смог он вереск вырастить и маки
на пепелище сердца моего?

Kladbische, 2009

У кого не бывало на сердце по сто камней,
черных дней у кого не бывало в его судьбе?
И звенит тишина, и становится ночь темней,
и трясется рука, наливающая себе.
И в моменты особых битв-с-собой, утрат,
когда горло горит... да, в общем-то, всё горит,
когда думаешь - как не откинуться до утра,
Он приходит и рядом садится, и говорит,
и тихонько так гладит, гладит по волосам:
- Ну, давай помогу.
- Погоди, - говорю. -- Я сам.
В первый раз ли мой поезд катится под уклон?
У тебя там молитв неотвеченных миллион.
У меня все в порядке: есть водка, а вот стакан,
не хватало Тебя беспокоить по пустякам.
Там, гляди, у людей - наводнения, спид и рак.
Он тогда говорит: - И в кого ты такой дурак?
И в кого ты, скажи Мне, упрямый всегда такой?
И берет Он стакан мой пробитой Своей рукой,
выпивает так просто, как будто там - молоко,
и опять говорит: - А ты думаешь, Мне легко -
каждый раз тебя видеть над бездною, на краю,
где ты "сам" заливаешь мазутом печаль свою?
Он сидит в темноте и плачет - как наяву.
И ответа не ждет.
И я рядом с Ним реву.

© Kladbische

Джонни решил в такую сыграть игру:
Собрал всех друзей:
"А знаете, я умру."
/Он говорит, а голос его дрожит/
"Врач мне сказал, две недели осталось жить,
Врач мне сказал, будет больно, ну, сущий ад,
Что умереть я сам буду даже рад. "

Расстроились все,
И плакали,
И скорбя,
Одни говорили "как же мы без тебя?"
Вторые сказали к другому сходить врачу,
А третьи участливо хлопали по плечу.

К вечеру Джонни оплакали все вокруг.

И только один, самый лучший и верный друг
Подумал секунду, накручивая усы...
Сказал:
"Я достану морфий, чувак.
Не ссы."

© Kladbische

С детства судьба
показала мне
свой оскал;
Что же за фарс,
Комедия, шапито -
Видеть себя
ненормальным
внутри зеркал?
Кто виноват, что таким я родился.
Кто?
Кто наточил эти скальпели
для души,
Чтобы изрезать
Всё это
в лоскуты?
Кто подбирал
Иглы
и тело шил,
Кто приказал
"Будешь
- такое -
ты"?
Будешь!
Реви, улыбайся,
иди на дно,
или поплавай,
Ежели хватит сил.


Но если бы Бог
желание дал одно -
я бы себя переделать
не попросил.

Годы с собой обходился я
как вандал -
резал себя, перекраивал,
как хотел!

Но если бы Бог
Одно мне желанье дал...
Знаешь, оно бы совсем
не касалось тел,
Глаз и волос,
или надбровных дуг.

Пусть я урод и неправильный.
Се ля ви,
Но если бы мне
желание дали вдруг,
Я бы просил
немного еще любви.

Я бы любви немного бы попросил,
Я бы хранил ее и носился с ней.
Чуточку больше. Чтобы хватило сил
мне бы тебя полюбить бы
еще сильней.

Да, я хочу сильнее -
хотя куда?
Больше и некуда, кажется.

Там, внутри,
В ребрах моих
полыхает твоя звезда.
Больно? Конечно, больно.
Но ты гори...

Я бы просил немного любви: затем,
Чтоб, окрыленный,
не чувствовал рук
и ног;
Светом твоим
среди прочих,
других систем
Чтобы
еще сильнее
сиять я мог!

Чтобы уродство -
как бедняку пятак -
Бросить в лицо
оскалившейся судьбе!


Просто с тобой
я правильный
даже так.

Даже такой
прекрасным
кажусь
себе.


© Kladbische

Край одеяла в потеющей сжат ладони,
Скрип половиц и паркета рождает страх.
Мальчик один, он в огромном и темном доме,
Мама и папа уехали до утра.

Между сердечка ударами, в промежутке,
Слышно, как ходят по дому, скребутся Те.

Мама и папа не знают, насколько жутко
Быть одному в ужасающей темноте!

Он уже видит - стоит вурдалак на входе
В детскую комнату - точно сейчас зайдет!
- Где же ты, Кот! - шепчет мальчик.

И он приходит -
Кот полосатый, смешной полосатый кот.

Кто-то завыл! И сова за окном, заухав,
Крыльями машет.
Не страшно! Совсем, притом:
Кот не боится ни монстров, ни злобных духов,
И потому не страшно вдвоем с котом!

Нету надежнее сторожа сновидений:
Вот он, мурлычет ласково и урчит -
Кот от вампиров, от ведьм и привидений
Установил невидимый мощный щит.

Пусть далеко где-то в городе мама с папой.
Пусть под кроватью чудовище - мы с котом
Всякого монстра прогоним когтистой лапой,
Выметем всех привидений долой хвостом!

* * *
Дети растут, и кошмары уже не снятся,
И не пугает кромешная темнота.
Но по привычке - чтоб, знаете, не бояться,
Вы, засыпая, берите в кровать кота:

Пусть будет тьма ночная чернее сажи,
Пусть привидения воют из пустоты...
Сон мой всегда охраняют бесстрашно стражи -
Самые храбрые в мире
мои коты.

© Kladbische 27/06/12